среда, 10 декабря 2025 г.

 

10.12.2025 

 ВОПРОСЫ

к  зачету по «Введению в языкознание»

1. Предмет и задачи "Введение в языкознание".

2. Основные проблемы общего языкознания.

3. Язык как знаковая система.

4. Язык как общественное явление.

5. Основные функции языка.

7. Структура и система языка.

8. Три аспекта изучения звукового строя языка.

9. Акустический аспект изучения языков.

10. Устройство речевого аппарата и функции его отдельных частей.

11. Классификация звуков (гласные и согласные).

12. Классификация гласных.

13. Классификация согласных. 

14. Комбинаторные звуковые процессы.

15. Позиционные звуковые изменения.

16.  Фонема, её основные функции, варианты фонем.

17.  Слог. Различные теории слога и слогоделения.

18. Дифтонги и дифтонгоиды.

19. Ударение и его типы.

20. Слово как единица языка.

21. Предметная отнесенность слова.

22. Значение слова и понятие.

23. Полисемия. Типы переноса значения.

24. Омонимы. Типы омонимов.

25. Синонимы, их типы и роль в языке, антонимы.

26. Антонимия слов.

27. . Мотивировка слова.

28. Фразеология. Типы фразеологизмов.

29. Лексикография. Типы словарей.

вторник, 9 декабря 2025 г.

 9.12.2025

ДК 81’1        Научная статья ББК 87.4

DOI 10.30982/2077-5911-2024-61-3-70-85

ЭТНОПСИХОЛИНГВИСТИКА ПОЧТИ 25 ЛЕТ СПУСТЯ, 

ИЛИ НАУЧНОЕ ПРЕДВИДЕНИЕ АЛЕКСАНДРЫ ЗАЛЕВСКОЙ

Пищальникова Вера Анатольевна Московский государственный лингвистический университет, Москва, Россия

Аннотация Одной из важнейших фундаментальных задач отечественной психолингвистики А.А. Залевская считала обнаружение культурно-национальной специфики речевой деятельности. В современной этнопсихолингвистике на основе теоретико-экспериментального исследования речевого действия развиваются три устойчивые направления: синхроническая психолингвоаксиология, диахроническая психолингвоаксиология, диагностическая (психо)лингвоаксиология. Каждое из этих направлений разрабатывает свой концептуальный аппарат и методы. На основе разработанных принципов в первом устанавливается содержание ценностей, верифицируемое ранжирование и шкалирование полученных экспериментальных данных. Во втором исследуются основные психолингвистические факторы, влияющие на динамику содержания аксиологических понятий и изменение иерархии в ценностных системах. При этом возможно диахроническое сопоставление смоделированных для разного времени аксиологических фрагментов картины мира носителей определенной лингвокультуры. В третьем из названных направлений содержание актуальной системы ценностей используется для диагностирования социальных отношений разного рода в определенном обществе. Автор определяет понятия базовой ценности, культурного значения и смысла, культурной коннотации, отличные от принятых в лингвокультурологической парадигме, и представляет некоторые основные положения заявленных направлений этнопсихолингвистики. 

Автор представляет некоторые методики анализа ассоциативных полей, позволяющие исследовать предикативные отношения между стимулом и реакцией, что делает возможным определение личностного смысла ценностей и ценностных ориентаций индивида. 

Ключевые слова: этнопсихолингвистика, культурный смысл, культурное значение, культурная коннотация, синхроническая психолингвоаксиология, диахроническая психолингвоаксиология, диагностическая (психо)лингвоаксиология Введение В 2000 г. А.А. Залевская, выделяя актуальные проблемы этнолингвистики [Залевская 2000], писала, что, наряду с «лавиной публикаций преимущественно практической ориентации», представляющих исследование отдельных языковых фактов, чаще лексических, появились работы, в которых произведены серьезные теоретические обобщения, например: [Лебедева 1999]. В совокупности этих исследований А.А. Залевская выделила формирование разных направлений, Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024 71

Пищальникова В.А. Этнопсихолингвистика почти 25 лет спустя... в названии которых есть определение этническая или деривационный компонент этно- : от этнической психологии до этнопсихолингвистики. Кроме того, отмечается и появление синкретичных исследований, условно объединяемых, в частности, названием когнитивная этнопсихолингвистика. В этом обилии разнонаправленных исследований, стремящихся установить этническую специфику лингвокультуры, на наш взгляд, отразилось стремление лингвистов и психолингвистов понять специфические способы представления в языке (речевой деятельности) содержания национальных культур. Поэтому расширение предметной области теории речевой деятельности и частичное пересечение ее с разными направлениями лингвистики – от формирующейся лингвокультурологии до исследования политического дискурса – представляется закономерным. Оно сопровождается не только заимствованием методов, конкретных данных и, как следствие, – взаимоверификацией полученных результатов, но, к сожалению, и использованием терминов разных парадигм без методологической обработки (что, впрочем, характеризует не только период конца XIX – начала XXI века): «Нередки случаи, когда принципиальные различия между этими двумя подходами попросту не замечаются или декларируемое исследование образа мира фактически подменяется описанием языковой картины мира с позиций системы языка» [Залевская 2000: 75].

Синтезирование данных разных наук с целью обнаружения культурно-национальной специфики речевой деятельности А.А. Залевская считала закономерным и необходимым процессом, и, по мнению ученого, оно может быть осуществлено в рамках этнопсихолингвистики, которая, согласно А.А. Леонтьеву, изучает «национально-культурную вариантность речевых операций». Характер речевых операций определяется комплексом социально-психологических факторов, которые так или иначе исследуются в вышеупомянутых и иных направлениях лингвистики. При этом, подчеркивала А.А. Залевская, «… требуется не “креолизованная дисциплина”, а новый интегративный подход, способный творчески синтезировать новейшие результаты теоретических и экспериментальных изысканий в разных областях науки о человеке. При этом должно произойти своеобразное возвращение разных наук из заоблачных высот абстрагирования и от препарирования оторванных от человека продуктов такого абстрагирования к живому человеку» [Залевская 2000: 76].

Это очень сложная задача, которая может быть решена только теоретико-экспериментальным путем. К решению ее в последнее время приблизился Н.И. Степыкин, экспериментально изучая специфику речевого действия [Степыкин 2021] и полагая установление универсальных параметров речевого действия и его моделирование фундаментальной теоретической проблемой психолингвистики. 

В основании концепции исследователя – общеизвестное сейчас положение о том, что «в структуре и содержании ассоциативного поля отражается специфика речевых действий индивидов, проявляющаяся в характере предикации между стимулом и реакцией» [Степыкин 2021: 3]. Но общеизвестное не означает общеиспользуемое, хотя положение позволяет как раз спуститься «с заоблачных высот абстрагирования», что позволило Н.И. Степыкину экспериментально установить важнейшие параметры речевого действия: предикативность, модальность, ситуативность, полнота цикла синтаксирования, в то время как для ассоциативного поля существенны цельность, связность компонентов, специфичность структуры как проявления характера 72 Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024

Теоретические и экспериментальные исследования связности. Вместе с тем, Н.И. Степыкин подчеркивает, что «в настоящее время в речевой деятельности испытуемых в возрасте от 17 до 25 лет наблюдается устойчивая тенденция превалирования речевого действия неполного цикла синтаксирования: речевые операции семантического и поверхностного синтаксирования оказываются пропущенными, грамматические механизмы продуцирования речи не задействованы» [Цит. раб.: 167], и это положение объясняет многие наблюдения психологов и психолингвистов, сделанные в рамках исследования так называемой функциональной неграмотности – еще одного направления, получившего теоретическое осмысление в рамках российской психолингвистики [Функциональная неграмотность ... 2022].

Отметим, что 25 лет назад трудно было представить себе те проблемы, которые подняты авторами упомянутой монографии: влияние функциональной неграмотности на изменение систем ценностей лингвокультуры (З.Г. Адамова), исследование письменной речи современных российских школьников, которое приводит к выводу об усилении тенденций развития функциональной неграмотности (Л.О. Бутакова), изучение причин, в том числе нейрофизиологических (В.А. Пищальникова) и социально-психологических (И.А. Бубнова) «мемификации» сознания. 

Представлены также попытки диагностирования функциональной неграмотности на основе исследования речевого действия (Н.И. Степыкин) и развития внутреннего метаязыка как способ противостоять общей ментальной угрозе. Тем не менее, очевидно, что теория значения слова как достояния индивида А.А. Залевской объясняет все процессы, связанные с функциональной неграмотностью. 

К сожалению, в некоторых направлениях этнопсихолингвистики теоретическое осмысление проблем идет медленно и построение теорий второго уровня еще ждет своего часа, несмотря на то, что ряд серьезных, методологически важных идей, необходимых для построения таких теорий, был акцентирован рядом исследователей еще в 90-е гг. ХХ в. Например, Е.Ф. Тарасов подчеркнул, что главная причина неэффективной внутри- или межкультурной коммуникации – не типологические или иные различия языков, а различие в содержании сознаний коммуникантов. В рамках психолингвистики это методологически важное положение привело к разработке исследовательской категории «образа национальной культуры»; различия в этих образах и приводят к непониманию в коммуникации. Со времен В. фон Гумбольдта так или иначе рассматривается положение, согласно которому образ любой реалии всегда в той или иной степени культурно специфичен, как специфична и внутренняя форма, способ представления этого образа в языке. Отсюда разной степени лакунизация значений, репрезентированных в разных языках. (В этом смысле исследование концептуализации действительности могло бы сыграть огромную роль в становлении синкретичной теории понимания, если бы в настоящее время были сформулированы хоть сколько-нибудь аргументированные принципы разграничения концепта и понятия.) Сказанное воспринимается как общеизвестная истина, однако чаще всего не становится основой новых концепций. В системе таких образов определяющее место принадлежит базовым и иным ценностям, которые репрезентируют важнейшие для культуры аксиологические значения, реализованные в системе вербальных и невербальных символов. Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024 73

Пищальникова В.А. Этнопсихолингвистика почти 25 лет спустя...

Внутренняя структура современной этнопсихолингвистики: проблемные области и направления Изучение базовых ценностей Терминологический аппарат психолингвоаксиологии Ценностные фрагменты аксиологических систем мира в современной этнопсихолингвистике в последнее время изучались, в отличие от иных объектов психолингвистики, целенаправленно и активно, чему в немалой степени способствует современная политическая обстановка в мире. Начало систематическому исследованию базовых ценностей лингвокультуры было положено Ю.А. Сорокиным, Е.Ф. Тарасовым, Н.В. Уфимцевой в 1990-е гг.; их работы были неоднократно интерпретированы, а положения реализованы в серьезной совокупности общеизвестных исследований. 

С тех пор это направление устойчиво развивается, несмотря на сложности сбора репрезентативного материала и моделирования объекта исследования, теоретические расхождения в определении самого понятия «ценность» и необходимость серьезного сопоставления данных его междисциплинарного изучения. Актуальность этого направления исследований определяется целым рядом взаимодействующих факторов. 

Современная историко-социальная реальность активизировала проблему этнической идентичности: очевидно серьезное противостояние ценностных систем, их изменение под влиянием обострения политической ситуации и совокупности экономических проблем. Поэтому разница между аксиологическими системами увеличивается, причем наибольшее количество расхождений фиксируется в группе морально-этических ценностей, хотя они во многом детерминируют сохранение национального самосознания и суверенности обществ. Лингвистическое исследование ценностей может дать объективные данные о составе, иерархии, содержании, специфике функционирования ценностных систем, а также определить факторы, которые приводят к изменению содержания конкретных ценностей и, следовательно, к их иерархии. 

Кроме того, в современном обществе необходимо установить, как морально-этические ценности в целом влияют на развитие социума и, возможно, прогнозировать тенденции их развития. Эта значимая социально-культурная проблема, решение которой имеет прагматическое значение, актуализирует ряд фундаментальных теоретических проблем, например, позволяет уточнить научное понятие «образ мира» (А.Н. Леонтьев) за счет привлечения междисциплинарных методов изучения сложнейшего феномена и разработать новые приемы его моделирования. Это совсем не исключает важности собственно лингвистических исследований, целью которых является установление способов вербализации ценностных представлений и определения роли языка в редупликации содержания ценностей.

Одним из важнейших достижений современной этнопсихолингвистики мы считаем установление сущностных характеристик базовых ценностей как самостоятельного объекта психолингвистики, что влечет за собой создание основных интерпретирующих его терминов. Базовой ценностью, вслед за А.А. Леонтьевым, мы называем аксиологическое понятие, содержание которого определяется отображаемыми в нем способами и моделями поведения и деятельности, принятыми и предпочтительными в определенном этносе. Такое определение позволяет рассматривать систему базовых ценностей любой лингвокультуры как безусловно специфичную, но обязательно иерархическую; место каждой ценности как порождения культуры в этой иерархии 74 Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024

Теоретические и экспериментальные исследования подвижно. Поскольку содержание системы формируется в течение определенного времени стихийно под влиянием самых разных культурных факторов, оно принципиально динамично. Однако синхронически каждая иерархическая система ценностей обладает неустойчивым равновесием, что позволяет обществу и каждому его члену формировать этническую идентичность. Иными словами, система ценностей является основой этнической идентичности, потому что члены этноса сами формируют собственные жизненные установки и идеалы, определяющие бытие как отдельного представителя народа, так и социума в целом. Сформированные установки и идеалы осознанно и неосознаваемо реализуются во всех типах деятельности индивидов. 

Базовая ценность – это аксиологическое понятие, исторически сформированное социумом и фиксирующее ту или иную предпочтительную модель практической или ментальной деятельности и поведения. Система базовых ценностей – неустойчиво равновесная совокупность иерархических аксиологических понятий, фиксирующих основные представления о значении в их жизни вещей, явлений, отношений. Для интерпретации систем ценностей с этнопсихолингвистической точки зрения наиболее важны введенные нами понятия культурного значения и культурного смысла. 

Это методологическое приспособление основополагающего противопоставления психологического значения и личностного смысла (А.Н. Леонтьев) к исследованию ценностей как особого объекта. Под культурным значением мы предлагаем понимать обобщенное содержание базовой ценности лингвокультуры, представленное в языке или других семиотических системах. Тогда культурный смысл – это совокупность психологически актуальных содержательных компонентов, соотносимых индивидом с составляющими аксиологических систем. При этом мы акцентируем отличие последнего понятия в психолингвистике и некоторых направлениях современной лингвокультурологии, где культурный смысл включается в семантику языкового знака в виде особого компонента, сущность которого определяется «взаимодействием языка и культуры» (В.Н. Телия). Примечательно, что понятие «культурное значение» в лингвокультурологии не используется и не зафиксировано словарями, однако и содержание «культурного смысла» в рамках этого направления нельзя назвать вполне определенным. В ряде случаев существенное значение для толкования содержания ценностей приобретает термин «культурная коннотация» как содержания, добавочного к лексическому значению слова и представляющего оценку, эмоцию, силу проявления актуального признака или отношения при актуализации ценностей в речевой деятельности индивида. В последнее время доказано: если в ассоциативном эксперименте отмечается значимое увеличение реакций с отрицательной коннотацией, это свидетельствует о начале содержательного изменения ценности, обозначенной словом. (Попутно обратим внимание на специфику понимания культурной коннотации в лингвокультурологии: здесь она трактуется как способность разных аспектов значения знака интерпретироваться в терминах и категориях культуры. Очевидно, что такое определение не может быть использовано для анализа содержания конкретных ценностей, поскольку не представляет никаких параметров значения.) Уточним содержание еще нескольких научных понятий, частотно используемых в этнопсихолингвистической интерпретации базовых ценностей различных лингвокультур. Так, в случаях анализа фразеологических единиц часто необходимо использование термина «образ», в самом общем значении – как представления одного предмета через наглядные признаки другого, поскольку в основе возникновения Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024 75

Пищальникова В.А. Этнопсихолингвистика почти 25 лет спустя... национально-специфического содержания, как правило, лежит образ, представляющий специфический способ отражения действительности в конкретной лингвокультуре и порождающий понятие образности как семантического компонента языкового знака, представляющего специфическое культурное значение. В образе могут быть представлены разные характеристики реалии, поэтому образность всегда ассоциативно и культурно обусловлена и является принципиально динамичным компонентом. Наконец, символ, в котором репрезентируется содержание ценности, – это приписывание предмету дополнительного культурного специфичного значения (например, в Китае тигр выступает как символ власти, справедливости, храбрости как значимых для культуры аксиологических понятий). Уточнение содержания концептуального аппарата исследования ценностей позволяет устранить некоторые расхождения в принципах их исследования. 

Опираясь на представленные интерпретирующие термины, для того или иного исторического периода или момента существования любого этноса можно смоделировать содержание системы ценностей лингвокультуры на основе разных источников – от памятников письменности до данных корпусов и ассоциативных полей. При этом можно смоделировать как синхроническое интерсубъектное содержание ценности, характерное для всего социума, так и установить субъективные предпочтения членов социума в реализации в их деятельности определенных аксиологических представлений, ведь большинство представителей социумов в конкретной деятельности поступают в соответствии с принятой обществом системой ценностей, которая принимается, как правило, некритично и обеспечивает индивиду социально комфортное существование. Другое дело, что степень присвоения ценностей индивидом и их реализация зависят от многих факторов – от уровня и характера образования до семейного положения. 

Новые направления исследования ценностей За два десятилетия были осуществлены многочисленные контрастивные исследования русской и ряда других лингвокультур, установившие совокупность особенностей, характерных для становления, функционирования и изменения аксиологических систем национальных культур. 

Задача определить «специфику взаимодействия гетерогенных составляющих в пределах такого (поликодового – В.П.) текста с целью представления национально специфичных компонентов морально-этических ценностей в изучаемых культурах» [Цюй Юнь 2023: 5] решается Цюй Юнем, исследующим китайскую и русскую печатную наружную рекламу как поликодовый текст. Он наблюдает средства и устанавливает способы языкового представления морально-этических ценностей в этом типе текста, определяя «особенности мотивационных и когнитивных механизмов понимания поликодовых текстов, выявляющих специфику связей в них между разными модальностями и гетерогенными семиотическими системами, проясняющих прагматическую целесообразность и результативность их объединения в пределах одного текста» [цит. раб: 8]. 

Иной аспект репрезентации ценностных представлений изучает Чэнь Сыфань: она полагает, что фразеологические единицы «китайского языка, символическое содержание которых актуально и для современной культуры страны, … активно включается в систему функционирующих культурных значений, важных для поддержания представлений традиционной культуры; бόльшая их часть реализуется 76 Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024

Теоретические и экспериментальные исследования и в современной системе ценностей. (фразеологические единицы – В.П.) являются одним из важнейших способов репрезентации новых китайских ценностей “социализма с китайской спецификой”, содержание которых одновременно и отсылает к древнейшим к древнейшим символическим образам, и актуализирует современные культурные смыслы» [Чэнь Сыфань 2023: 3]. Особая важность исследования Чэнь Сыфань определяется тем, что «социально-политическая ситуация в стране создает условия “естественного эксперимента”, в которых исследователь может наблюдать процесс становления новой системы ценностей и характер ее присвоения носителями культуры» [цит. раб.: 6] (курсив наш – В.П.). Кроме того, Чэнь Сыфань представляет опыт детального и последовательного, теоретически хорошо обоснованного описания динамики содержания китайских фразеологизмов, репрезентирующих содержание традиционных ценностей, подкрепленного этимологическими данными. Исследователь акцентирует «диахроническую связь между изменением системы базовых ценностей, в том числе иерархией компонентов этой системы, и изменением содержания», «между сложностью образного компонента ФЕ и развитием содержания» последнего [цит. раб.: 11]. Чэнь Сыфань доказала, что «во фразеологическом фонде языка есть ядерная совокупность ФЕ, которые являются репрезентантами психологически актуального для носителей лингвокультуры национально специфичного аксиологического содержания, представляющего систему ценностей социума» [цит. раб.: 11].

Продолжаются исследования содержания отдельных ценностей, но с применением новых методик анализа. Так, Яо Чжипэн, изучая специфику этического понятия «вежливость» в китайской культуре, рассматривает вежливость как универсальную морально-этическую ценность, которая реализуется в иерархической системе аксиологических понятий и регламентов [Яо Чжипэн 2019]. Исследователь устанавливает культурные смыслы ценностей, психологически актуальные для индивидов, анализируя данные массового свободного ассоциативного эксперимента и опираясь на характер предикации между стимулом и ассоциатом. Яо Чжипэн в полной мере использует общеизвестное, но реально редко эксплуатируемое положение А.А. Леонтьева о том, что это соотношение является речевым действием, и исследует направления изменения семантики через выявление признака ассоциирования в соотношении стимула и реакции, при этом по сути устанавливается мотив речевого действия [Яо Чжипэн 2019]. Позволим себе большую цитату, показывающую, как «признаковый анализ» соотношения стимула и реакции позволяет делать обоснованные выводы не только о содержании определенной ценности, но и о ее роли в реализации социально одобряемого поведения индивида: Яо Чжипэн доказал, что в сопоставляемых лингвокультурах «ядра ассоциативных полей “礼貌” / “вежливость” внешне совпадают по количеству признаков, но существенно различаются по их составу, содержанию и иерархии компонентов: в первом из них представлены признаки: ‘носитель качества’, ‘соблюдение приличий’, ‘положительное отношение к личности другого человека’, во втором – ‘носитель качества’, ‘этикет’ и ‘иерархичность в реализации вежливого поведения’ / ‘зависимость проявления вежливости от коммуникативных факторов’. 

Отсюда следует, что вежливость для китайца – строго обязательная коммуникативная составляющая, детерминированная господствующими философскими учениями и реализующаяся в определенных ритуалах и не зависимая от условий общения. Для носителя русской культуры изучаемой группы вежливость – внешний, поведенческий ритуал, который реализуется в зависимости от отношения коммуникантов друг к другу, статуса и возраста общающихся и иных факторов» [Яо Чжипэн 2019: 16].Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024 77

Пищальникова В.А. Этнопсихолингвистика почти 25 лет спустя...

Новым в исследовании ценностей представляется изучение содержания так называемых антиценностей и их динамики [Пэй Цайся 2019]. Пэй Цайся отмечает, что «ценности выполняют для индивида ориентирующую и нормативную функции, во многом определяют мотивы индивидуальных и/или коллективных действий, регулируют критерии поступков людей. Национальные культуры могут отдавать предпочтение разным ценностям, акцентировать разные компоненты содержания так называемых универсальных ценностей, создавать систему ценностей с разной иерархией элементов. Для субъекта ценности – это система определенным образом личностно структурированных, аффективно окрашенных знаний, воспринимаемых как истинные и потому выполняющих ориентирующую функцию в социуме» [цит. раб.: 8]. «Антиценности», напротив, разрушающе влияют на систему базовых ценностей, но по ряду причин они могут быть выбраны индивидом в качестве основы своего поведения. Пэй Цайся исследует коррупцию как антиценность, при этом, как и ряд других исследователей (О.В. Дубкова, А.И. Хлопова, Яо Чжипэн, Цюй Юнь, Чэнь Сыфань и др.) ставит своей задачей выработку «эффективных процедур выявления и анализа психологически актуального значения слова» [цит. раб.: 3], акцентируя регулирующую функцию ценностных ориентаций. Попутно исследователь показала значимость такого параметра ассоциативного поля, как индекс разнообразия: «показатель разнообразия ассоциатов в ассоциативных полях “коррупция” и “腐 败” свидетельствует об устойчивости ядра поля и опосредованно – об одинаковом отношении носителей культуры к явлению коррупции. При ограничении ядра поля самыми частотными реакциями показатель разнообразия снижается, что также свидетельствует об однородности понимания слова-стимула членами языкового сообщества. 

В последнее время существенно изменились и принципы сбора репрезентатив-ного материала для психолингвистического анализа ценностей, и методы его анализа, поскольку в ряде исследований акцентированы методологически важные составляющие теории речевой деятельности А.А. Леонтьева, долгое время воспринимавшейся только как общая методологическая установка, но при этом на ее базе редко разрабатывались операции анализа. Во-первых, установлен список базовых ценностей, характерных для ряда лингвокультур, на основе ранжирования различных списков ценностей, шкалирования каждого ценностного понятия, кропотливого и тщательного сопоставления списков данных философии, психологии, лингвистики, социологии с привлечением корпусов русского и иных языков (всего 28 ценностей) [Хлопова 2019]. Однако такой список вовсе не исключает разного места той или иной ценности в рамках определенной лингвокультуры и специфики ее содержания. 

Поэтому много внимания уделяется контрастивным исследованиям содержания ценностей в разных аспектах, в том числе и близкородственных культур [Хлопова 2019; Баранов 2024]. В свое время некоторые авторы говорили о ненадежности стимулов в свободном ассоциативном эксперименте, поскольку экспериментатор «вкладывает в них свои смыслы», однако эти опасения несущественны, если учесть, что есть отработанная методика проведения любого эксперимента и принципы отбора материала, которые обеспечивают валидность эксперимента. Что же касается характера интерпретации данных, то он зависит от множества факторов, основными из которых мы полагаем фундаментальность теоретической базы и степень ее освоенности, непротиворечивое использование интерпретативных терминов и разработанность 78 Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024

Теоретические и экспериментальные исследования методик анализа материала. Вот почему в ряде работ актуализировано положение о наличии предикативного отношения («признака ассоциирования») между стимулом и ассоциатом, что позволяет рассматривать это отношение как речевое действие и предлагать различные параметры его анализа, в частности, характер признака предикации. Анализ предикативных связей стимула и реакции, а не лексического значения слова-стимула, позволяет устанавливать мотивы речевой деятельности, ассоциативные связи, на основе которых ценностное понятие «встраивается» в образ мира индивида, психологическую значимость ценности для индивида и даже «степень присвоения» им ценности. Последнее может быть установлено на базе количества признаков ассоциирования в конкретном речевом действии. При этом принципиально, что ценностные представления не равны ценностным ориентациям и не равны смоделированному содержанию базовых ценностей. 

Во-вторых, более глубокому исследованию подвергаются составляющие ассоциативного поля, которое анализируется не только с привычной точки зрения частотности ассоциатов. Установление различных индексов соотношения ассоциатов внутри ассоциативного поля, соотношения между стимулом и реакцией позволяет не только более точно установить характер предикативной связи между компонентами речевого действия, но и определить смыслогенерирующий и операциональный потенциал слова – потенциальные возможности лексем к образованию речевых действий разного типа [Nelson, Bennett, Leibert1997; Nelson, McEvoy, Schreibe; Пищальникова 2019; Степыкин 2021; Пищальникова, Степыкин 2024]. Индексы количества и силы пересечения ассоциатов, прямой и обратной связи реакций, опосредованной силы и количества опосредованных связей ассоциаций и др., рассчитанные по известным формулам, дают возможность верифицировать признаки ассоциирования, проявляющие содержание личностного смысла и, следовательно, характера присвоенности базовой ценности индивидом. Например, индекс прямой ассоциативной силы представляет вероятность активации сочетаемости стимула и реакции, а индекс обратной ассоциативной силы – вероятность предикации между ассоциатом и стимулом. Количество опосредований – это квантитативный показатель, указывающий на количество признаков, по которым активируется связь стимула и реакции. Число пересечений – это тоже числовой показатель, отображающий количество общих ассоциатов на слово при включении его в прямой и обратный свободный ассоциативный эксперимент. Индекс силы перекрытия указывает на близость смыслов слов. 

Использование индексов в анализе данных ассоциативного поля, направленных на формализацию связей между стимулом и реакцией, позволяет выходить за пределы исследования лексического значения слова и устанавливать различные аспекты психологически значимого для индивида содержания ассоциатов, что помогает определять ценностное отношение к актуализируемому в эксперименте понятию. 

Именно поэтому исследуется не семная структура значения, а содержание ценности, стоящей за словом. 

Исследование характера предикации между стимулом и реакцией Ценностные системы культуры определяют индивидуальное и социальное бытие индивида тогда, когда они в разной степени психологически и, как правило, неосознаваемо присвоены индивидом и детерминируют его поведение. В частности, предпочитаемая обществом модель поведения может осознаваться человеком как Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024 79

Пищальникова В.А. Этнопсихолингвистика почти 25 лет спустя... не только необходимая, но и единственно возможная; в этом случае можно говорить о глубоко личностном осмыслении ценности, или о ее присвоенности индивидом. 

Поэтому даже так называемые универсальные ценности реализуются в разных лингвокультурах неодинаково. Так, Яо Чжипэн на основе интерпретации ядерных ассоциатов поля 礼貌 / вежливость предположил, что вежливость является базовой ценностью китайцев, поскольку она неотделима от их обыденных поведенческих реакций [Яо Чжипэн 2019]. Это отражено в преобладании операциональных речевых действий, зафиксированных экспериментально. Иначе обстоит дело в русскоязычной культуре: здесь доминируют реакции, обозначающие внешние признаки этикета: вести себя, букет, галстук и под. многочисленные ассоциаты-представления, чаще связанные с внешним проявлением этикета: галстук, джентльмен, цветы… Поэтому ассоциативные поля являются значимым и презентативным материалом для моделирования так называемой личностной идентичности в рамках определенной лингвокультуры. Анализ предикации в паре стимул – реакция представлен в ряде работ [Пищальникова 2019; Хлопова 2018; Цюй Юнь 2023; Яо Чжипэн 2019] и др. 

Анализ характера предикации между стимулом и реакцией обнаружил еще один важный факт: аксиологический компонент значения лексемы как единицы системы языка содержательно не равен ценности, которую можно рассматривать как аксиологическое понятие, но его содержание детерминировано содержанием культуры. 

И тогда возникает вопрос: на каком основании их можно разграничить? Вероятно, таким основанием может служить характер предикации между стимулом и реакцией: именно специфика предикации оказывается маркером «аксиологичности» речевого действия. Следовательно, возникает возможность типологизации речевых действий по специфике (типу) предикации. В свою очередь, тип предикации предполагает осмысление иерархии и частотности признаков, которые формируют личностную или социальную идентичность.

Общеизвестно, что в речевом действии индивида отражается мотив речевой деятельности; в последнее время экспериментально установлено, что в нем специфически представляется и личностная иерархия ценностей. Поэтому психолингвист может эффективно моделировать содержание этнической идентичности, наблюдая за способами языкового представления ценностей лингвокультуры. 

В современной литературе представлены и иные теоретические обобщения, которые, на наш взгляд, не выдерживают критики. 

Так, анализируя теоретические обобщения О.В. Казаченко, можно отметить, что исследователь, казалось бы, в полной мере опирается на общеизвестные положения теории речевой деятельности и предлагает вариацию модели аксиологического фрагмента образа мира, однако при этом пишет: «Языковое сознание находится в соподчинительной связи с образом мира» [Казаченко 2022: 38], что, несомненно, вызывает вопросы, как и утверждение о том, что «психолингвистический феномен ‘образ мира’ представляет собой глубинный уровень отражения объективной действительности, формирующийся не только на когнитивных, но и на аффективно-аксиологических основаниях» [Казаченко 2022: 9]. Такие очевидные методологические заблуждения закономерно приводят к очередному заблуждению: «Составляющими аксиологическую сферу элементами являются имена ценностей, которые в сознании каждой личности отражают познанную ею реальность во всем многообразии аффективных, когнитивных и деятельностных связей» [цит. раб.: 12]. Очевидно, что 80 Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024

Теоретические и экспериментальные исследования составляющими ценностной подсистемы образа мира не могут быть имена ценностей, но даже если допустить возможность построения такой модели сферы сознания, опираясь на нее, невозможно установить содержание ценностей и тем более ее иерархию и динамику содержания. Мы возвращаемся на тот порочный круг, в котором анализируется лексическое значение слова с опорой на словарные дефиниции и из такого анализа делается вывод о содержании ценностей. 

Словари (базовых) ценностей Еще одно перспективное направление развитие этнопсихолингвистики – создание словарей (базовых) ценностей разных лингвокультур. Многоязычный ассоциативный словарь базовых ценностей (русско-немецкий, русско-якутский, русско-китайский, немецко-австрийский и др.) создан лабораторией психолингвистики Московского государственного лингвистического университета [Пищальникова, Адамова, Кошелева и др. 2020; Степыкин, Миронова 2021–2022; Пищальникова, Адамова, Хлопова 2024]. 

Стимулы, представленные в словаре, – лексемы, номинирующие ценности. Они отобраны в результате двухэтапного ранжирования списков ценностей. Соотношение стимулов и ассоциатов представляет психологически актуальные предикативные признаки, интерпретация которых позволяет установить значимость той или иной ценности для индивида и смоделировать содержание ценности в лингвокультуре. 

В настоящее время отечественная психолингвистика формирует лексикографическую базу исследования содержания ценностей русской и других лингвокультур и формулирует основы психолингвоаксиологии, призванной создать теоретические основы науки, выявляющей лингвистическую специфику аксиологических понятий и представлений, обосновывающей принципы их моделирования, способной разработать экспериментальные и иные методы исследования ценностей, определить факторы и тенденции изменения аксиологических систем, объяснить роль базовых ценностей в формирования личностной и этнической идентичности. 

Немаловажно и то, что созданная эмпирическая база является основой для решения как теоретических, так и прагматических социально-политических задач, связанных, например, с определением социальной и межэтнической напряженности и в целом с диагностированием состояния культуры социума.

Заключение Наблюдаемое в психолингвистике снижение интереса к теоретическим проблемам речевой деятельности и ее составляющих во многом объясняется тем, что социально-политически сейчас востребовано решение прагматических задач – например, создание средств компьютерной защиты и шпионажа. А их решение традиционно связывают с поисками в области когнитивных наук и нейрофизиологии. Проще говоря, создание какой-нибудь бионической мухи-разведчика прагматически гораздо важнее выявления особенностей речевого действия. От первого зависит соотношение реальных сил в противостоянии сообществ и социально-политических систем, от второго – какие-то эфемерные представления о морали, ценностях, национальном характере и пр. 

Однако современная этнопсихолингвистика уже доказала не просто важность – необходимость их исследования. 

Перечисленные тенденции исследования базовых ценностей позволяют сделать некоторые теоретические обобщения, которые закладывают основы психолингвоаксиологии в трех направлениях: синхроническая психолингвоаксиология, диахроническая психолингвоаксиология, диагностическая (психо)лингвоаксиология. Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024 81

Пищальникова В.А. Этнопсихолингвистика почти 25 лет спустя...

В рамках первого на основе теории речевой деятельности - разработаны основные принципы установления содержания базовых ценностей; - на основе ранжирования и шкалирования различных списков ценностей, дефиниционного анализа лексем, номинирующих ценности, данных корпусов языков и экспериментов, а также других источников выделен список базовых ценностей; - определены основные психолингвистические факторы, влияющие на динамику содержания аксиологических понятий и изменение иерархии в ценностных системах; - установлена система научных понятий, интерпретирующих психолингвистическую специфику аксиологических систем; - определены маркеры начинающихся содержательных изменений ценностей и др. (В.А. Пищальникова, Н.И. Степыкин, А.И. Хлопова и др.). 

Диагностирование социальной, и, в частности, межэтнической напряженности, на основе исследования ценностных систем различных лингвокультур аргументировано З.Г. Адамовой [Адамова 2023 и др.]. Условия сосуществования современных этносов приводит к повышению межэтнической напряженности, поскольку попытки побудить членов этнокультурного сообщества принять чужую модель мира, как правило, вызывают сопротивление, интенсивность, характер протекания и продолжительность которого зависят от совокупности социально-культурных факторов. Все перечисленные характеристики так или иначе фиксируются в содержании аксиологических понятий, принятых социумом. Поэтому З.Г. Адамова предлагает психолингвистические методики их диагностирования. Исследователь отмечает, что «выявление механизмов социального действия как конституирующей социальную реальность единицы, включая его цели и средства, становится возможным благодаря психолингвистическому анализу ассоциативных данных и предполагает выделение параметров анализа, соответствующих свойствам речевого действия как социального действия. 

На наш взгляд, такой подход может быть применим к исследованию механизма функционирования любого аксиологического понятия как побуждающей и придающей смысл человеческому действию, или шире – деятельности, ценности» [Адамова 2023: 10]. Исследователь опирается на «первостепенные для анализа социального действия… параметры целенаправленности и мотивированности», в которых устанавливается отношение «между целью и той ролью, которую играют форма языка и социальные формы мышления в процессе овладения индивидом социальной ситуацией» [цит. раб.: 12]. 

 Разработка методов анализа динамики ценностей обобщена О.В. Дубковой, которая сформулировала принципы диахронической психолингвоаксиологии, отмечая, что ценностная картина мира представляет собой сложную многоуровневую систему социальных правил и оценок, принятых в обществе, проявляющуюся в поведении как индивида, так и в целом этнической / социальной группы [Дубкова 2022]; при этом ценностные картины разных лингвокультур всегда неэквивалентны. О.В. Дубкова развивает оригинальную идею о важности этимологического и семантического анализа письменных знаков в исследовании формирования и функционирования базовых ценностей китайской культуры и акцентирует мысль о том, что китайские иероглифы являются специфическими символами, сохраняющими информацию о содержании моральных и иных ценностей, об устройстве мироздания, о качестве и специфике социальных связей и др. Анализ ряда графем, произведенный О.В. Дубковой, показал, например, что иероглифы, обозначающие базовые ценности, построены 82 Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024

Теоретические и экспериментальные исследования на основе древних пиктограмм, которые фиксировали образные представления людей о природных объектах и артефактах, о частях тела и действиях человека, поэтому преемственность символического содержания иероглифов помогает сохранять традиционное и создавать связанное с ним новое ценностное смысловое пространство. 

Таким образом, в рамках этнопсихолингвистики формулируются новые объекты исследования, связанные с необходимостью разноаспектного изучения ценностей, расширяется предметное поле, уточняется терминология. С удовлетворением можно отметить, что созданы методики анализа ассоциативных полей, позволяющие изучать не лексическое значение слова, а предикативные отношения между стимулом и реакцией, что делает возможным определение личностного смысла ценностей и опосредованно – ценностных ориентаций индивида. На наш взгляд, именно в этих направлениях проявляется естественное синтезирование знаний разных гуманитарных наук и лингвистических направлений, поскольку ценности – не логически порождаемый ментальный феномен, а эмоционально-ценностные образования, обусловленные деятельностью человека. Приземление «из заоблачных высот абстрагирования», на наш взгляд, оказалось результативным, поскольку психолингвоаксиология опирается на материал, наиболее непосредственным образом отражающий содержание образа мира индивида и верифицируемый другим многочисленным и разнородным языковым материалом. 

© Пищальникова В.А., 2024

Литература Адамова З.Г. Параметры психолингвистического исследования «социальных образов» // Вестник Московского государственного лингвистического университета. 

Серия Гуманитарные науки. 2023. № 9 (877). С. 9–15.

Баранов Ю.В. Обнаружение этнокультурной специфики социума (на материале ассоциативных полей русских, немцев, австрийцев) // Вестник МГЛУ. Гуманитарные науки. 2024. № 3 (884). С. 55–62. 

Дубкова О.В. От пиктограммы к идеологеме: особенности анализа ценностей социализма с китайской спецификой // Новейшая филология: динамика речевых и текстовых форм. Омск: Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского, 2022. С. 14–18. 

Дубкова О.В., Денисенко А.В. Методология исследований картины мира китайцев // Филологические науки. Научные доклады высшей школы. 2021. № 5. С. 32–36. DOI: 10.20339/PhS.5-21.032. 

Залевская А.А. Актуальные проблемы этнопсихолингвистики // Методология современной лингвистики: проблемы, поиски, перспективы. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2000. С.74–83.

Казаченко О.В. Структура и содержание аксиологической сферы русского образа мира в XXI веке: авторефер. дис. ... д-ра. филол. наук: 10.02.19 / Казаченко Оксана Васильевна; [Место защиты: ГАОУ Московский государственный педагогический университет]. Москва, 2021. 42 с.

Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М.: Ключ, 1999. 223 с.

Пищальникова В.А. Интерпретация ассоциативных данных как проблема методологии психолингвистики // Russian Journal of Linguistics. 2019. Т. 23. № 3. 

С. 749–761. Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024 83

Пищальникова В.А. Этнопсихолингвистика почти 25 лет спустя...

Пищальникова В.А., Адамова З.Г., Кошелева Ю.П. и др. Двуязычный ассоциативный словарь базовых ценностей / Под ред. В.А. Пищальниковой. М.: Спутник+, 2020. 261с.

Пищальникова В.А., Адамова З.Г., Хлопова А.И. и др. Мультиязычный ассоциативный словарь базовых ценностей / Под. ред. В.А. Пищальниковой. М.: ФГБОУ ВО МГЛУ, 2024. 255 с.

Пищальникова В.А., Дубкова О.В., Цун Фэнлин, Яо Чжипэн. Картина мира китайцев: теория и практика научного исследования. М.: Р.Валент, 2020. 239 с.

Пищальникова В.А., Карданова-Бирюкова К.С., Панарина Н.С. и др. Ассоциативный эксперимент: Теоретические и прикладные перспективы психолингвистики / Под ред. 

Пищальниковой В.А. М.: Р-Валент, 2019. 200 с.

Пищальникова В.А., Степыкин Н.И. Речевое действие как смыслообразующий компонент коммуникации: психолингвистические параметра анализа // Вестник ВолГУ. Серия 2. Языкознание. 2024. т.23. № 3. С.1–11.

Пэй Цайся. Антиценность «коррупция» / «腐败» как фрагмент языковой картины мира русских и китайцев: авторефер. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.20 / Пэй Цайся; [Место защиты: ФГБОУ ВО Московский государственный лингвистический университет]. Москва, 2019. 26 с.

Степыкин Н.И. Речевое действие как психолингвистический механизм порождения и актуализации смысла: автореф. дис. ... д-ра. филол. наук: 10.02.19 / Степыкин Николай Иванович; [Место защиты: ФГБОУ ВО Московский государственный лингвистический университет]. Москва, 2021а. 51 с. 

Степыкин Н.И. Потенциал применения формализованных параметров для моделирования речевого действия // Научный диалог. 2021б. № 8. С. 112–127. 

Степыкин Н.И. «Мультилингвальный ассоциативный тезаурус вежливости» как платформа межкультурной коммуникации. Курск: «Университетская книга», 2022. 115 с. 

Степыкин Н.И., Миронова Д.М. Проект мультилингвального ассоциативного тезауруса вежливости. Курск: Изд-во ЗАО «Университетская книга», 2020. 204 с.

Степыкин Н.И., Миронова Д.М. Мультилингвальный ассоциативный тезаурус вежливости. Часть I. IV. Курск: Изд-во ЗАО «Университетская книга», 2021–2022.

Тарасов Е.Ф. Межкультурное общение – новая онтология анализа языкового сознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. М.: Эйдос, 1996. С. 7–22.

Функциональная неграмотность как объект психолингвистики / Пищальникова В. А., Степыкин Н. И., Бубнова И. А. [и др.]; под редакцией В. А. Пищальниковой; Московский государственный лингвистический университет, Лаборатория психолингвистики. М.: Р.Валент, 2022. 215 с. 

Цюй Юнь. Способы репрезентации моральных ценностей в русской и китайской рекламе как поликодовом тексте: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.20 / Цюй Юнь; [Место защиты: ФГБОУ ВО Московский государственный лингвистический университет]. Москва, 2023. 21 с.

Чжао Цюе. Экспериментально-сопоставительное исследование языкового сознания и образа ассоциации у китайских и русских студентов // Русский язык за рубежом. 2013. № 6 (241). С. 96–100.

Чэнь Сыфань, Пищальникова В.А. Динамические процессы в семантике фразеологизмов // Вестник МГЛУ. Серия Гуманитарные науки. 2023. №11 (879). С. 119–124.84 Вопросы психолингвистики 3 (61) 2024

Теоретические и экспериментальные исследования Яо Чжипэн. Содержательная специфика этического понятия «вежливость» / «礼 貌» в русском и китайском языках: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.20 / Яо Чжипэн; [Место защиты: ФГБОУ ВО Московский государственный лингвистический университет]. Москва, 2019. 29 с.

Nelson D. L., McEvoy C. L., Schreiber T. A. The University of South Florida Word Association, Rhyme, and Word Fragment Norms. [Electronic resource]. Available from: http://w3.usf.edu/FreeAssociation Nelson D.L., Schreiber T.A. Word concreteness and word structure as independent determinants of recall / D.L. Nelson, T.A. Schreiber // Journal of Memory and Language. 1992. N 31. P. 237–260.

Сведения об авторе: Пищальникова Вера Анатольевна – доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры общего и сравнительного языкознания Московского государственного лингвистического университета Контактная информация: 119034 г. Москва, ул. Остоженка, 38 ORCID: 0000-0002-0992-0466

e-mail: pishchalnikova@mail.ru Для цитирования: Пищальникова В.А. Этнопсихолингвистика почти 25 лет спустя, или научное предвидение Александры Залевской // Вопросы психолингвистики №3(61) 2024, С. 70–85, doi: 10.30982/2077-5911-2024-61-3-70-85

понедельник, 1 декабря 2025 г.

 1 декабря 2025 г.

Для магистрантов 2 курса ФФ,ФВ

  по  "Лингвокультурологии"  

 
 Наталья Жуковская 

Этикет монгольского мира 


    В традиционных обществах правила важнее закона. Любой правитель, царь, князь, хан может отменить старый закон и принять новый. Отменить традиционные правила не может никто, хотя бы потому, что они созданы не каким-то конкретным человеком, а обществом в целом. Оно же выступает их хранителем, передавая от одного поколения другому. Эти правила — основа и опора общественного менталитета, на них держится практически всё здание традиционной культуры, и лишь время способно их изменить, что оно постепенно и делает. Среди этих правил, пожалуй, наиболее важны те, которые в разных научных дисциплинах называются по-разному: в лингвистике — системой стандартов коммуникаций, в культурологии — культурой общения, а этнографы/этнологи называют их этикетом или ещё проще — традиционными правилами поведения.
       При изучении любой традиционной культуры с этой её стороной сталкиваешься повсеместно и ежечасно. В ней зашифрована социальная, историческая, философская, психологическая и даже биологическая, а также объединяющая их все и в то же время стоящая как бы над ними этническая информация. Этикет этничен во всех своих проявлениях, включая даже такие, казалось бы, несущественные детали, как мелькнувшее на лице выражение неудовольствия, жест проявления восторга, способ перешагивания порога юрты, поднесения к носу щепотки нюхательного табака и т. д. Все эти действия выступают в повседневной реальности в некоторой слитности друг с другом, формируясь в бытовые сюжеты, где каждое действующее лицо выполняет все полагающиеся по случаю этикетные предписания. 
         Таких сюжетов в культуре монголов можно выделить довольно много: приход в юрту гостя; будничная трапеза и праздничное застолье; обмен дарами; похороны; свадьба и т. д. Каждый из них — это маленький этноэтикетный сценарий, где, хотя и возможна и даже непременно имеется импровизация, тем не менее стереотипность поведения действующих лиц заранее задана самой традицией. Она проявляет себя в формах приветствий, в том, как человек входит в юрту и куда он садится, что гость говорит хозяину и хозяин гостю, в позах, жестах, мимике, интонациях, в том, кто что ест и как ест, кто ест первым и кто последним, кто кому что дарит и что получает в обмен, кто, как и за кем уходит из юрты и что говорит на прощание, как далеко его провожают хозяева и т. д. Именно в таких стандартных ситуациях, происходящих часто и повсюду, приглядевшись к ним внимательно, ощущаешь незримо стоящую за ними многовековую культурно-историческую традицию. Попробую описать несколько ситуаций, которые, с одной стороны, наиболее показательны для монгольской культуры, а с другой стороны — вполне вписываются в общечеловеческую модель поведения.
 В юрту пришел гость 
        Юрта в степи — не просто жилище кочевника, это его маленькая вселенная, его микромир. Гость в юрте — ситуация, включающая в себя набор последовательных стандартов поведения, отработанных веками привычек. Одни из них имеют объяснение, смысл других уже забыт, тем не менее они продолжают действовать как уже устоявшаяся норма поведения. Подъехавший к юрте гость привязывает лошадь к коновязи и открывает дверь. В бескрайней степи, где ближайший сосед может находиться за сотни вёрст и помощи в случае опасности ждать неоткуда, гость, особенно если он чужой человек, сразу же должен дать понять хозяевам, что он пришёл с мирными намерениями. Способов для этого несколько. 
      Во-первых, гость должен снять с себя оружие (прежде всего ружьё), оставить его снаружи, прислонив к юрте.
     Во-вторых, он должен вынуть нож из ножен, прикреплённых к поясу, и оставить его просто висящим на цепочке или снять и положить на лавку. У боржигинов — тех самых, которые считаются ближайшими родственниками Чингисхана, входя в юрту, полагается коснуться ладонью правой руки притолоки двери — это также жест миролюбия. 
 Хозяин, если он находится в юрте, как правило, задолго до появления гостя слышит его приближение и обычно выходит ему навстречу. Если это знакомый, помогает гостю спешиться, привязывает его лошадь к коновязи и пропускает гостя впереди себя в юрту. Там он предлагает ему занять место, соответствующее его полу, возрасту и положению. 
        Традиционное деление юрты кочевника на правую — мужскую и левую — женскую половины предопределяло то место, которое занимал в юрте гость. Мужчины проходили на мужскую половину, женщины — на женскую, двигаясь при этом внутри юрты по часовой стрелке. Стариков и особо почётных гостей любого возраста приглашали пройти в хоймор — противоположную входу, а потому особо почётную часть юрты. Важным и пожилым гостям предлагались маленькие табуретки, гости попроще усаживались прямо на постеленные на полу шкуры и войлочные подстилки. 
        В Монголии не принято с ходу задавать вошедшему гостю вопросы — кто он, откуда и зачем прибыл. Гость тоже не должен торопиться выкладывать всё о себе, если он, разумеется, не гонец, спешащий по делу. В степи всё делается не спеша, и процедура знакомства гостя и хозяина не составляет исключения. После того как гость занял подобающее ему место, хозяин достаёт спрятанную у него за пазухой или висящую в специальном футляре на поясе табакерку с нюхательным табаком и молча протягивает её гостю. Гость в ответ тоже молча должен предложить хозяину свою табакерку. Каждый нюхает табак из табакерки другого, после чего возвращает её владельцу. Если гостей в юрте несколько, то эта церемония проделывается с каждым по очереди, начиная с самого старшего. Если гость не монгол и у него такой табакерки нет, то ритуал носит односторонний характер: хозяин предлагает, гость берёт, нюхает и возвращает. Церемония обмена табакерками закончена. Хозяин и гость закуривают каждый свою трубку, набивая её табаком из собственного кисета. В наши дни вместо трубки многие курят обычные сигареты, в этом случае возможно взаимное угощение ими друг друга. Вот только теперь можно начинать деловой разговор. Однако ещё до его начала происходит обмен приветствиями, которые ничуть не менее важны с точки зрения того, как сложатся взаимоотношения гостя и хозяина. 
          Магическая сила приветствия или “Пусть ваши овцы будут жирными"
  Войдя в юрту, гость произносит традиционные слова приветствия: "Всё ли у вас хорошо?" (Сайн байна уу?). И слышит в ответ: "Всё хорошо, а как у вас?" (Сайн, сайн уу?). Это наиболее распространённый вариант приветствия. Как и у многих других народов мира, традиционное приветствие у монголов одновременно является и благопожеланием. Стиль и форма приветствий у них сложны и разнообразны. Они зависят от времени года, а иногда и от времени суток, когда происходит встреча, от того, как давно не виделись встретившиеся, от их возраста, социального ранга, степени родства. Сказанное при встрече слово и ответ на него — сейчас лишь правило этикета, однако приветствие-благопожелание несёт в себе древний магический оттенок, потому так важно вовремя сказать то, что нужно, и правильно ответить на приветствие. На вопрос-приветствие: "Всё ли у вас хорошо?" — нельзя дать ответ: "Нет, у нас все больны" или "Такой-то умер". Об этом можно сообщить уже потом в ходе разговора, но ответная реплика может быть только одна: "Всё хорошо, а как у вас?" В зависимости от времени года возможен следующий вариант диалога: "Хорошо ли проводите осень (зиму, лето, весну)?" — "Хорошо проводим осень (зиму, лето, весну)". — "Проводите ли зиму в изобилии?" — "Зиму проводим в изобилии". — "Проводите ли лето жирно?" — "Лето проводим жирно". Если встретились две семьи, едущие на новые места стоянки, они непременно приветствуют друг друга так: "Хорошо ли кочуете?" — "Хорошо кочуем". — "Чтобы вьюки ваши были уравновешены!" — "Уравновешены, уравновешены". (По-следняя фраза содержит благопожелание, очень важное для кочевника: соразмерность вьюков и их равномерное распределение на верблюдах — залог того, что не будет никаких сбоев во время кочёвки и караван своевременно прибудет на новое место стоянки.) "Хорошо ли путешествуете?" — "Хорошо путешествуем". Встреченному в степи чабану (табунщику, пастуху) можно сказать следующее: "Хорошо ли пасутся ваши овцы (лошади, коровы)?" — и услышать в ответ: "Хорошо пасутся". — "Пусть ваши овцы будут жирными! Пусть ваши кобылы (коровы) имеют молоко!". И ответ, который годится во всех подобных ситуациях: "Ваши уста благословенны". Есть более детализированные приветствия-благопожелания, которые произносятся, когда хозяева заняты каким-либо делом. Если хозяин пилит дрова, гость приветствует его словами: "чтобы ваша пила была острой" (ответ: "острая, острая"); хозяйке, которая шьёт, говорят: "завершайте работу", читающему: "чтобы ваши глаза хорошо видели"; причесывающейся: "чтобы ваши волосы были красивыми"; обедающим за столом: "пусть еда будет вкусной"; своевременно прибывшему к застолью: "у вас быстрый конь". На все эти пожелания-приветствия можно ответить одинаково: "Ваши уста благословенны".  
       Любопытно привести несколько аналогов приветствий и благопожеланий народов, весьма далёких от монголов, — адыгское приветствие пастуху: "да умножатся твои стада, да будет", попутчику: "в путь добрый да отправишься, да будет"; киргизское пожелание доильщице: "пусть молока будет больше", чабану: "пусть у ваших овец родится двойня", отправляющемуся в дорогу: "пусть дорога будет благополучной", "уезжайте с улыбкой, возвращайтесь с улыбкой"; русское приветствие доильщице: "море под коровушкой" (т.е. обилие молока), стряпающей на кухне: "спорину в квашню", отправляющемуся в путь: "мир с дорожкой". Типовой ответ строится по такому же образцу: повторение благопожелания в сокращённой форме плюс благодарность, иногда только что-либо одно из двух. Магическая сила, приписывавшаяся когда-то таким выражениям, теперь не осознается, но присутствует ощущение того, что они связывают людей какими-то взаимными обязательствами, раньше — перед лицом богов и духов, а теперь — просто друг перед другом. 
                 Записанная в 80-х годах XIX века учителем и писцом Селенгинской степной думы У.-Ц. Онгодовым форма приветствия агинских бурят, пожалуй, сохранила более архаическую форму, которая в прошлом, вероятно, встречалась и у монголов. Диалог гостя и хозяина, приводимый ниже, наглядно показывает, как древний обмен магическими формулами приветствий превращается в "монотонную и скучную" (определение Онгодова) повинность. 
 Гость: Здорово! Хозяин Здорово! 
 Гость:? Здоровы ли и благополучно ли живете: 
Хозяин: Здорово и хорошо.
 Гость: Вы здоровы и благополучны? 
 Хозяин: Ничего, хорошо живём.
 Гость: Стадо здорово и хорошо ли? 
 Хозяин: Здорово. 
 Гость: Что нового есть? 
 Хозяин: Ничего нового нет. 
 Гость: Вы какую-либо новость имеете?
 Хозяин: Ничего нет. 
 Гость: Волки и воры спокойны?
 Хозяин: Спокойны!
 Гость: Вашего кочевья места спокойны? 
 Хозяин: Спокойны! и так далее.
              Работая в Монголии в составе Комплексной советско-монгольской историко-культурной экспедиции (1969-1990 годы), мне приходилось встречать и иные, весьма нестандартные формы приветствия. Например, у халха (основное этническое ядро в составе монголов) Гоби-Алтайского аймака и олетов (западно-монгольская народность) Кобдоского аймака было отмечено следующее: если в степи встречаются два всадника и у одного из них есть к другому дело, но нет времени его в данный момент обсудить, он должен вынуть правую ногу из стремени и молча проехать мимо с правой стороны. Уже потом на основании такого жеста эти люди будут искать встречи друг с другом.
               Итак, обмен приветствиями закончен, хозяин и гость приступили к беседе. Ведут её обычно между собой мужчины, а хозяйка тем временем готовит знаменитый монгольский суутай цай — чай с молоком. Каждому вновь пришедшему в юрту гостю обязательно заваривается свежий чай — такова традиция. Мужчины пьют чай и беседуют о делах.
     Существует неписаный свод правил поведения человека в юрте. Нарушение их расценивается как неприличие, а иногда — даже как предвестник несчастья. Эти правила должны прежде всего соблюдать сами хозяева юрты, ибо они — первые хранители счастья-благодати своей семьи, своего дома, своего очага. Те же правила тем более должны соблюдать пришедшие в юрту гости. 
Британский антрополог-монголовед К.Хамфри, занимавшаяся специально изучением ситуации гость-хозяин в юрте, опубликовала свод из 100 правил хорошего (т. е. правильного, этикетного) поведения, которым должны руководствоваться и тот и другой. Нарушение их гостями по незнанию — показатель чаще всего принадлежности к чужому (и что очень вероятно при этом, особенно в средние века, — враждебному) миру, а нарушение намеренное человеком своего рода-племени — символ неблагожелательности, неуважения, а иногда даже и оскорбления. Позы и их назначение .
            С точки зрения норм этикета большое значение имела поза, а точнее говоря, способы сидения в юрте, которым должны были следовать люди в соответствии с их возрастом и социальным положением, в будни и праздники. Наиболее распространённая и мужская и женская поза — бохирч суух (дословно "сидеть согнув ноги").
 Сидящий подкладывал под себя одну ногу и, сидя на ней, выставлял перед собой колено другой, на которое опирался рукой. От того, в какой части юрты находился человек, зависело, какую именно ногу он под себя подкладывал. Колено поднятой ноги, согласно правилам, должно было быть обязательно обращено к двери, поэтому женщины, как правило, сидели на правой ноге и выставляли перед собой колено левой, а мужчины, наоборот, — на левой, выставляя перед собой колено правой. Эта поза была не только будничной, но и праздничной. Так можно было сидеть и где-нибудь в степи, если встречались несколько человек и присаживались поговорить.                Следующая поза — завилж суух (дословно "сидеть скрестив ноги"). Известны два вида такой позы: подложив под себя скрещенные ноги и выставив их перед собой. Первый вариант — более строгий, в такой позе обычно сидели ламы во время молитвы и хуралов в буддийских монастырях, феодальная знать на официальных приёмах. Второй вариант — более непринуждённый, так могли сидеть почтенные и уважаемые старики, но такая поза не рекомендовалась молодёжи, особенно в присутствии старших по возрасту. Знатные женщины могли сидеть с вытянутыми ногами, и лишь носки их ступней должны были перекрещиваться.           Сохрох — поза стояния на коленях; в ней заложен некоторый уничижительный оттенок, так как на колени должны были становиться простолюдины при появлении своих ханов и нойонов, а также императорских чиновников. Однако та же самая поза коленопреклонения, если она принималась с целью пожелания мира и благополучия вышестоящим по социальному рангу (в этом случае она называлась согдэх), уже не считалась унизительной, а, напротив, благожелательной. Кроме того, на коленях обычно стоит тот, кто разливает архи во время приёма гостей, а уж это никак не унизительная, а скорее почётная обязанность. 
         Бургэдэн суудал (дословно "орлиная посадка") — поза сидения на корточках, одна из самых распространённых бытовых поз в сельской местности. Поза эта требует от сидящего особой сноровки и в значительной степени восходит к особенностям национальной обуви монголов — сапогам гутулам. Опираясь на землю только носками сапог, человек всей своей тяжестью давит на их прочные негнущиеся голенища, которые становятся для него довольно удобным сиденьем. Монголы в гутулах могут сидеть в такой позе часами, те же, кто сменил массивные гутулы на современные сапоги с более мягким голенищем, долго в такой позе пребывать уже не могут.                "Орлиной посадкой" пользуются не столько в юрте, сколько на свежем воздухе: встретившиеся в степи всадники, спешившись с коней, закуривают и не спеша беседуют, сидя в этой позе; так сидят сотни людей вдоль трассы скачек, ожидая появления победителей заездов. И даже в городских условиях где-нибудь на автобусной станции, несмотря на наличие скамеек для ожидающих автобуса, можно увидеть стариков, сидящих рядом с этими скамейками, но ни в коем случае не на них, в традиционной степной позе "орлиного сидения". Однако если тебе собираются что-то вручить (например, подарок), то такая поза неприлична ни для дающего, ни для принимающего. В такой ситуации позу надо сменить, лучше всего вообще встать: самая обыденная из поз не должна была пересекаться с сакральным коммуникативным актом вручения даров. 
           Известна и специальная детская поза хол жийх (досл. "вытягивать ноги") — так обычно сажают на землю или на пол маленьких детей, ещё не умеющих ходить. Неприличным для молодёжи, особенно в присутствии старших, считалось сидеть нога на ногу (хол ачих), а также привалившись боком к войлочному тюфяку или какому-либо другому предмету (суужилдэх). Они считались выражением непочтения к окружающим. Кроме того, молодёжи рекомендовалось при старших не сидеть на кровати, поменьше пить, не курить трубку и не сидеть на корточках.                     Особой разницы между мужскими и женскими позами не существовало, однако сидеть скрестив ноги и на корточках женщинам не рекомендовалось по эстетическим соображениям.                      Поза сна и поза смерти 
         Поза, которую человек принимает во сне, этикетом не регламентируется. Однако, по представлениям монголов, она может быть благоприятной или неблагоприятной. Например, если мужчина спит на спине, подложив руки под голову, это плохо — значит, он засыпает с мыслями о беде. Плохо, если он спит на правом боку, подложив руку под щёку, — это поза покойника. Нехорошо, когда ребёнок спит, положив руку на сердце, — ему приснится дурной сон. Самая лучшая поза для сна — на спине, вытянув руки вдоль тела. Возможно, что в основе этих народных примет лежат какие-то рациональные наблюдения. Если уж я упомянула о позах смерти, то отмечу, что и тут у монголов есть шкала градаций. Самое лучшее, чтобы покойник лежал на правом боку, подложив правую руку под щёку, заткнув безымянным пальцем правую ноздрю, с вытянутой вдоль тела левой рукой, правая нога прямая, левая согнута в колене. Это каноническая поза, в которой изображается Будда в состоянии махапаранирваны. В Монголию она попала вместе с буддизмом и буддийской иконографией и как бы сошла с неё в быт. Если человек умирал в такой позе, это очень хорошо, если же нет, то ему эту позу придавали на месте погребения — будь то в степи, у подножия горы или где-либо в другом месте. Другая хорошая поза — умереть, лёжа ничком на животе вниз лицом. Бывало, что умирающему незадолго до смерти придавали такую позу. Плохо, если человек умирал с открытым ртом или глазами, — это сулило несчастье оставшимся в живых родственникам. В таких случаях рот заклеивали листом бумаги с нарисованной крестообразной ваджрой (она выступала в роли амулета), глаза зашивали нитками. Очень плохо, если человек умирал, сжимая кулаки, — значит, он звал кого-то за собой.                  Общение "мира живых" с "миром мёртвых" лежало за пределами этикетных ситуаций. В таких случаях вступал в действие магический практикум данного общества с его функцией подстраховки живых с целью избавления их от отрицательного влияния мёртвых. 
 Походка настоящего мужчины 
 Походка на первый взгляд является чисто индивидуальным свойством, но в ней, как и в любой другой характеристике человеческой личности, наслоились друг на друга генетические предпосылки и культурно-исторические традиции общества. Отсюда естественная взаимосвязь походки с правилами этикета. Одна из распространённых походок взрослых мужчин и стариков а Монголии — ууцаа yyрэх (дословно "держаться за свой крестец" или "держаться за поясницу"). В некоторых районах её называют иначе — нуруугаа yyрэх (дословно "спину в руках держать"). Человек идёт, немного наклоняясь вперёд, сцепив за спиной руки на уровне крестца, придерживая правой рукой запястье левой. Это походка степенных, пожилых людей, которым чрезвычайно не нравится, когда точно так же ходит молодёжь. Однако разумного объяснения такому недовольству долгое время добиться не удавалось. На все вопросы звучали довольно стереотипные ответы: "нельзя", "не принято", "так было всегда" и т.п. И лишь однажды в сомоне Цэнкэр Арахангайского аймака Монголии мы услышали следующее объяснение: право на такую походку человек приобретал лишь после того, как у него умирал отец и он становился главой семьи. Такая походка была символом социальной зрелости и уважения в обществе. Именно поэтому, если молодой человек сознательно или неосознанно копировал походку взрослых, любой из них в раздражении мог сказать ему: "Ты что держишься за поясницу? Или у тебя уже родители умерли?" Походка это чисто мужская, но ламам она была запрещена. В числе 253 обетов, которые принимали на себя монастырские ламы, под номером 164 значилось: "не должно заплетать руки сзади". Впрочем, точно так же им не разрешалось "вытягивать и переплетать свои ноги", "класть ляжку на ляжку", "класть лодыжку на лодыжку", "подгибать ноги под седалище", "выворачивать наружу ступни ног", "наваливаться плечом на другого", "сидеть так, чтобы выставлялось срамное место" и т. д.
      Женщины обычно не ходили, скрестив руки на пояснице, независимо от того, живы у них родители или нет. К тому же такая походка требует свободных рук. У мужчин они практически всегда свободны: крупная поклажа у них всегда прикреплена к седлу их коня, мелкая (деньги, спички, кисет с табаком, пачка сигарет и т. п.) спрятана за пазухой. Женщины редко что-либо носят за пазухой, и руки у них, как правило, заняты даже на ходу.  Не  только походка, но и вообще манера стариков держаться, вести себя на людях, закуривать, говорить отличается сдержанностью и достоинством.
     Молодёжь, напротив, любопытна и несдержанна, часто размахивает при ходьбе и во время разговора руками. И если для юноши такое поведение считается показателем невоспитанности, то для женщины или девушки оно просто недопустимо. 
Язык жестов 
       К этикету поз и походок весьма близко примыкает этикет жестов. Среди них прежде всего следует отметить жест новогоднего приветствия золгох. Все, кто впервые встречается в новом году, даже если прошло уже несколько месяцев, должны приветствовать друг друга этим жестом. Следующий очень важный момент — положение рук при поднесении угощения во время застолья. Что бы ни подносили хозяин или хозяйка гостю — чай с молоком, водку, кумыс в фарфоровой, деревянной или серебряной пиале, она обязательно делает это либо обеими руками, либо только правой. В последнем случае она придерживает кончиками пальцев левой руки себя за локоть правой. Этому жесту имеется вполне реальное объяснение: монгольская верхняя одежда дэли всегда шилась с длинными рукавами и обшлагами, которые служили заменителями рукавиц. Во время хозяйственных работ обшлага дэли обычно подворачивали, рукава закатывали, но при гостях одежда должна была быть в полном порядке, рукава опущены. Поэтому, подавая гостю пиалу правой рукой, хозяйка придерживала левой рукав, немного оттягивая его на себя, чтобы его края не попали в содержимое пиалы. Возможно, что когда-то это было действительно так, и теперь, хотя длина рукавов уже давно укоротилась, этот жест продолжает сохраняться в качестве основного "жеста гостеприимства". Тем не менее не следует забывать, что в представлениях монголов правая рука всегда осмыслялась как хишигтэй гар, т.е. "рука благодати", и только ею разрешалось делать что-либо важное: вручать и принимать дары, доить скот, отдавать что-либо на сторону. 
 Вручение подарка и принятие его — тоже этикетная ситуация. 
 И даритель и получатель должны быть аккуратно одеты, застёгнуты на все пуговицы и обязательно в головном уборе. Даритель протягивает к одариваемому обе руки, через которые перекинут шёлковый шарф хадак, чаще всего голубого или белого цвета (священные цвета монгольского мира). В правой руке поверх хадака он держит подарок. Часто в такой роли выступает пиала из серебра или дерева ценной породы, обязательно чем-нибудь заполненная: водкой, кумысом, сладостями, а если это происходит в момент встречи только что прибывшего человека — то чаем с молоком. Принимающий подарок берёт его и хадак обеими руками, поднимает принятое на уровень лица в знак благодарности, после чего перебрасывает хадак правой рукой на левую руку. Это означает, что дар принят. Когда гость будет уезжать, то по той же схеме он вручит ответный дар. 
                 Есть ещё несколько распространённых бытовых жестов, передающих определённые эмоциональные состояния: ударить с силой шапкой о землю — это выражение крайнего возмущения или, напротив, сильного восторга; имитация выщипывания волос на голове — выражение крайнего отчаяния; махать рукавом дэли — знак протеста; поднятый вверх большой палец правой руки, сопровождающийся восклицанием заа! ("ладно", "хорошо"), — одобрение; выставленный мизинец правой руки — неудовольствие; почёсывание затылка — недоумение и растерянность и т.д. 
 Кроме этих общепризнанных в ряде районов Монголии называют ещё и другие жесты, отражающие разные виды эмоциональных состояний: вытянутая вперёд правая рука — торжественный жест; покачивание головой справа налево — сомнение; то же самое, но в быстром темпе — отказ; покачивать головой и при этом издавать гортанные щёлкающие звуки (тагнай таших) — знак отчаяния; сжатая в кулак правая рука, которой замахиваются на кого-либо, — неприличный жест. 
 Несколько слов о таком жесте, как хлопки в ладоши (алга таших). 
       Хлопками изгоняют злых духов и тем самым оберегают счастье-благодать в семье. Этот жест играет чисто ритуальную роль и ещё в ряде обрядов, преимущественно охранно-магического назначения: при выносе из юрты покойника лама, если он участвовал в погребальном обряде, должен был трижды по три раза хлопнуть в ладоши (мирянин это делать не имел права); если человек уснул и никак не может проснуться, это значит, что одна из его душ (сунэсун) ушла из тела и не может найти дорогу назад, тогда опять-таки вызывают ламу и он хлопками возвращает её. Наконец, когда из монастыря за недостойное поведение изгоняли какого-либо ламу, ему вслед хлопали в ладоши и выкидывали его вещи. Этот факт отмечен у халха Гоби-Алтайского аймака. В других районах Монголии чёткой взаимосвязи этого жеста с буддизмом не прослеживается и хлопать в ладоши в случае необходимости изгнания какого-либо зла может кто угодно — все участники обряда. В частности, в сомоне Манхан Кобдоского аймака записан обычай, по которому всякий впервые вошедший в юрту, где лежит покойник, обязан хлопнуть три раза в ладоши. 
 Трудно сказать, имеем ли мы в Монголии дело просто с физиомоторикой, дополняющей обычный звуковой язык, или с пережиточной формой известного многим народам земли языка жестов, как правило, выполнявшего какую-либо особую социальную функцию, например, — межплеменного общения у индейцев северо-западного побережья Америки.
 Некоторые учёные полагают, что язык жестов служит дополнением к недостаточно развитому звуковому языку. При этом, вероятно, подразумевается, что по мере развития второго первый всё более теряет свои функции и постепенно исчезает. Из Индии через Тибет в Монголию пришёл буддизм, а вместе с ним через буддийскую скульптуру и иконографию и язык индийских жестов. Жесты (мудра) и позы (асана), которые канон предписывает изображениям богов и различным историческим деятелям буддизма, иногда воспроизводились ламами во время храмовых служб.                Например, "поза лотоса" (падмасана) — одна из самых распространённых для лам высокого ранга, сидящих на специальных полагающихся им подушках (олбог). Из жестов ламы наиболее часто пользуются мудрой "поклонения Будде" (буддхапранамудра) и жестом "почтения божеству" (намаскарамудра). Однако в среде мирян получил распространение только жест "почтения божеству" — соединённые ладони рук, находящиеся перед грудью, периодически поднимают во время молитвы над головой, иногда их при этом просовывают в кольцо чёток. Н.К.Рерих во время своего путешествия по Тибету и прилегающим районам Центральной Азии отметил такой жест в качестве повседневного приветствия у монголов провинции Цайдам. В противоположность буддистам приверженцы шаманства среди монголов и бурят во время молитвы соединяли кулаки на уровне груди. 
 Будничная трапеза и праздничное застолье
 Перейдём к следующему сюжету, насыщенному этикетной информацией, — к будничной и праздничной трапезе. Каждодневная семейная трапеза соблюдения особенных правил от её участников не требовала, кроме одного: не забыть выделить долю "хозяйке" или "хозяину" семейного очага. Каждый раз, когда семья садилась за еду, полагалось ото всего понемногу выделить долю духу-хозяину: масла, пенок, мяса, архи. У бурят почти повсеместно, а кое-где и у монголов соблюдали ежедневно такой обычай: сев за стол и взяв в руки пиалу с чаем, водкой или жидкой пищей, надо опустить в неё средний палец правой руки и брызнуть в сторону очага. Буддисты объясняли это как жертву "бурхану Багше" (т.е. Будде), что, несомненно, являлось калькой древнего народного культового жеста, связанного с добуддийскими верованиями. У бурят этот жест сохранился до сих пор, хотя и не везде, и его первоначальный смысл осознается ими. Если же в застолье участвовал гость, а не просто родственник или сосед из ближайшей юрты, вступали в действие соответствующие правила этикета. 
У разных этнических групп монголов в этой ситуации отмечается некоторая вариативность поведения. 
Описанное венгерским этнографом А. Рона-Ташем застолье, имевшее место в 1956 году у народности дариганга, происходило следующим образом: хозяин наполнил пиалу водкой и подал гостю; гость отпил глоток и передал самому старшему из присутствующих в юрте мужчин; тот принял её двумя руками и отпил глоток, после чего вернул гостю; гость, держа её обеими руками, отпил ещё несколько глотков, потом встал против хозяина и, держа по-прежнему пиалу в обеих руках, вернул её хозяину; хозяин допил её до дна.
 Автору этих строк неоднократно в 70-80-е годы прошлого века приходилось участвовать в подобных импровизированных застольях. 
У халха центральных районов страны та же ситуация выглядит несколько иначе: хозяин наполняет пиалу водкой или кумысом и обеими руками вручает её гостю; гость отпивает и возвращает хозяину; хозяин доливает и передаёт пиалу следующему гостю; тот отпивает и возвращает хозяину (допускается и лишь слегка пригубить напиток) и т. д. Хозяин пьёт последним. После того как он выпьет, та же самая процедура начинается сначала. 
    Любопытно отметить, что в дореволюционной Монголии каждый человек постоянно имел свою пиалу при себе, храня её в особом футляре или просто за пазухой, завёрнутую в кусок ткани. Угощаясь в чужой юрте, каждый ел из своей пиалы с помощью своего же ножа, который также обязательно входил (и в отличие от пиалы до сих пор входит) в экипировку взрослого мужчины. Постоянное ношение при себе и использование в случае надобности собственной пиалы и ножа в монгольском обществе было, несомненно, деталью этикета — как, например, ношение носового платка представителями элитарных слоев населения средневековой Европы. Нож вместе с ножнами, в частности, мог выступать в качестве эквивалента при обмене дарами в случае совершения обряда побратимства или просто быть подарен в благодарность за какую-либо услугу. Однако, возможно, это было вызвано и низкими гигиеническими нормами старой Монголии. Пользование только своими ножом и пиалой хотя бы частично препятствовало распространению заразных болезней. 
Тем не менее, судя по описаниям русских путешественников, архи пили, как правило, из одной пиалы. Питьё архи, в котором участвуют хозяева и гости, может превратиться в своеобразный ритуал. Считается, что архи содержит в себе "пять видов яда" (архи таван хор), поэтому с первой пиалой поступают следующим образом: из неё брызгают в направлении тооно — дымового отверстия юрты, бурханам, в огонь, за дверь юрты, наконец, первые несколько глотков должны выпить сами хозяева, направив тем самым действие яда на себя. Лишь после этого гость берёт предложенную ему пиалу, прикасается безымянным пальцем к своему правому плечу, затем к левому — это знак уважения к хозяевам юрты. Теперь он может выпить поднесённую ему архи. Вслед за первым гостем так поступают и все остальные. 
            О застольных обычаях монголов XIII века китайский посол в ставке монголов Чжао Хун писал так: "...по их обычаю при каждой выпивке сидящие рядом отведывают ещё [вина] друг у друга и обмениваются [чарками]. Если [сосед] держит чарку в одной руке, то это значит, что мне нужно отведать [у него] глоток [вина], и только тогда он посмеет выпить. Если же [он] держит чарку двумя руками, то он обменивается со мной чарками и я должен выпить его вино до дна" (Мэн-да бэй-лу. Полное описание монголо-татар. М., 1975, с. 82-83). Скорее всего, под вином Чжао Хун имел в виду именно молочную водку. В этом обычае, сохранившемся в той или иной мере до наших дней, интересно отметить следующее: питьё из чаши друг друга и вообще питьё из одной чаши является древней акцией установления дружеских, родственных и побратимских отношений между участниками застолья.
 Питьё кумыса тоже обставляется рядом церемоний и правил, несколько отличающихся от тех, что соблюдаются при питье архи. Во-первых, чашу с кумысом гость из рук хозяина должен обязательно принять обеими руками. Во-вторых, по традиции чаша, из которой пьют кумыс, не может быть использована для питья чая.
 Старики полагают, что от нарушения этого запрета молоко кобылиц станет более жидким и кумыс из него станет менее вкусным. Каждый участник питья кумыса должен либо допить чашу до дна, либо хотя бы пригубить её, а затем вернуть хозяину или передать соседу. Чаша по кругу обходила всех присутствующих. По завершении первого круга начинался второй и т.д. 
                 Правила поведения во время Найров Найры — это праздники, посвящённые различным событиям в жизни семьи (свадьба, переход кого-либо из членов семьи в очередную возрастную группу) и датам хозяйственного календаря (таким, как начало дойки кобылиц или стрижки овец, завершение валяния войлока, забой скота для создания запасов мяса на зиму и т.д.).
 Во время найров также соблюдались определённые правила поведения, неписаный свод которых хранился в памяти народа.
        Вот основные из них.
  Правило первое. Все участники — старики, женщины, молодёжь — размещаются в юрте в определённом порядке. В противоположной входу части сидят старики и почётные гости. В центре их — главный распорядитель найра, не обязательно самый старый, но самый остроумный мужчина. По правую руку от него на мужской стороне юрты по старшинству размещаются все остальные мужчины — чем ближе к двери, тем меньше возраст присутствующих. По левую руку от распорядителя сидят женщины: те, что постарше, — поближе к нему, те, что помоложе, — подальше. 
  Правило второе. Все участники найра сидят лицом к центру юрты, опираясь на колено той ноги, что обращена к двери (правая у мужчин, левая у женщин), подложив под себя другую ногу (поза бохирч суух). 
 Правило третье. Одежда всех участников найра должна быть приведена в порядок: пуговицы застёгнуты, обшлага рукавов подвёрнуты, шапки у мужчин сидят на голове прямо, а не набекрень, косынки у женщин завязаны сзади под косами. Правило четвёртое. Разговаривать с соседом, входить и выходить без разрешения распорядителя категорически запрещается. Нарушение каждого из этих правил "карается" штрафом — провинившийся должен выпить пиалу кумыса или архи или исполнить песню, желательно лирическую. Когда все наконец на своих местах, сунчин (разливающий архи и кумыс) по приказу распорядителя наполняет пиалы кумысом и по старшинству раздаёт их всем присутствующим. Лучший из певцов запевает песню. С последними её звуками все выпивают первую пиалу кумыса. Праздник начинается.                               Любопытны способы обращения с пьяными во время таких праздников. Если кто-то напивался допьяна, не слушал распорядителя, мешал всем остальным и вообще всячески нарушал праздничный этикет, его поначалу пытались усмирить, привязав к решетке юрты или уложив спать где-нибудь у соседей. Если это по каким-либо причинам нельзя было сделать, его сажали в седло, вставляли ноги в стремена, и конь безошибочно доставлял своего хозяина домой. Или же, в зависимости от обстоятельств, нарушителя порядка закатывали в рулон войлока и поливали водой до тех пор, пока не наступало отрезвление, после чего распорядитель делал ему внушение и отсылал домой. 
 Однако в средние века, судя по описаниям очевидцев, монголы были менее воздержанны во время пиршеств и того же требовали от гостей-чужеземцев. 
Упомянутый выше китайский посол в ставке монголов Чжао Хун, написал по этому поводу следующее: "Всякий раз, когда [татары] видят, что чужеземный гость, напившись, шумит, нарушает этикет, либо его рвёт или [он] уснул, они бывают очень довольны и говорят: "Раз гость напился, то значит [он] с нами душа в душу!"" (Мэн-да бэй-лу. М., 1975, с. 83).
 Как вежливо обратиться к родственнику, знакомому и незнакомому человеку
 Через все этикетные ситуации проходят формы почтительного обращения людей друг к другу, и особенно младших к старшим. Дети в разговоре с родителями и старшими братьями обращаются к ним почтительно, называют отца аав — "папа" вместо общепринятого в быту эцэг — "отец". Мать почтительно называют ээж — "мама" вместо эх — "мать". К имени старшего, уважаемого человека, независимо от его пола, добавляется почтительная форма обращения гуай — например, Нансалма-гуай, Батжаргал-гуай. Если имя человека неизвестно, к нему обращаются так: овгон-гуай — "почтенный", "уважаемый", если это мужчина; эмэ — "бабушка", если это женщина; эгч — "сестра", если это женщина средних лет; детей называют ласково миний дуу, миний хуу — "мой ребёнок", "мой сынок". Хонгор минь — "милая, милый", хайрт минь — "любимая, любимый" называют друг друга влюблённые; ах минь — "братец мой" — так обращается младший мальчик к старшему мальчику; эгч минь — "сестрица" — так обращается девушка к старшей по возрасту женщине. Юноши-ровесники в обычном разговоре могут называть друг друга найз — "приятель", нохор — "товарищ", овгон — "старина", найзууд минь — "друзья мои". Слова типа хууш — "эй!" или нааш up — "иди сюда!", заменяющие обращение, считаются фамильярными и допустимы лишь между близкими людьми. 

 Справка 
 Профессор Наталия Львовна Жуковская окончила исторический факультет МГУ имени М.В.Ломоносова. С 1961 года работает в Институте этнологии и антропологии РАН, с 1996 года возглавляет Отдел азиатских и тихоокеанских исследований. С 1957 по 2004 год провела в экспедициях 45 полевых сезонов, из них 20 лет в Монголии в должности начальника этнографического отряда Комплексной советско-монгольской историко-культурной экспедиции. Автор более 230 работ, в том числе 7 книг. Заслуженный деятель науки Республики Бурятия и Республики Калмыкия.